И только тьма вокруг. Вот та самая, о которой говорят, что хоть глаз выколи, хоть на память добрую оставь, все равно ни зги не видно. И эта тьма была всюду, она была настолько густой и плотной, что руку протяни и почувствуешь что-то мягкое, липкое, желеобразное. Вот в таком отвратительном мраке и существовал в те мгновения парень. Да-да, именно существовал. Никаких мыслей, никаких чувств, от него осталась одна только оболочка. И везде была пустота: и вокруг него, и внутри.
     Если бы кто-нибудь посмел сейчас дотронуться до него, выдернуть из облепившего его мрака, то в ответ получил бы если не сонное «мам, мне ко второму уроку», то хотя бы «отстаньте от мертвого человека». Нет, все хуже, он не жив и не мертв. Где-то примерно на грани, если не за гранями обоих понятий. Этого человека можно даже сравнить с пустым ящиком: вот его стенки – кожа, а внутри ничего нет, пусто! И куда все подевалось? Вылетело прочь, растворилось, было кем-то отнято. Только один кубик валялся в той коробке: головная боль, раскаленный свинец, насильно влитый в череп и прожигающий голову изнутри. Только по этой боли молодой человек, лежавший без памяти на чем-то, напоминающем ему диван, и мог определить, что он пока еще находится на этом свете, а не на том.
     О, да ведь есть целых два света! Да, точно, правый и левый… Ну, или как-то так. Вот и первый кубик в коробку, первое знание, вернувшееся к человеку. К человеку… А что за человек, собственно? Человеков-то на свете много, на обеих сторонах света. И там и там – человеки, и он – один из них. Стоп. Почему человеки-то, что за нелепое звучание, ему не нравится. Как же их… А, люди! Точно, люди ведь! Итак, он тоже людь. Человек, в смысле. Но что он за человек?
     Хайнрих Нойманн, 2109 года рождения, потомственный охотник.
     Вот второй кубик – Хайне. Его зовут Хайне, его все так зовут, кому лень называть его «мистером». Ему 27 лет, он из Германии, в прошлом был примерным сыном своих родителей, позднее ушел в свободное плаванье. В относительно свободное. Насколько свободным могло быть плаванье охотника на мутантов.
     О, мутанты! Да ведь он не просто носится по лесам-полям за зайчиками, он носится по городам за мутантами! И он, бесспорно, до безумия любит свою работу. Что уж там – он не способен жить без своей работы, он бы погиб от разрыва сердца, заставь его сидеть в офисе над какими-то бумажками. Да он и так постоянно умирает, составляя отчеты для шефа. И существует только один человек, который может спасти его от этого кошмара, тот человек, на которого Хайне благополучно и спихивает раз за разом эти чертовы отчеты.
     Шон О’Коннел, 2108 года рождения. Охотник, носится по потолкам, как угорелый, в некотором будущем будет удушен собственными наушниками.
     Точно. Да ведь у него есть напарник, подумать только! Так это он еще и не один людь в толпе! Хотя как сказать: вот уж что Хайне помнил четко, так это то, что порой с Шоном было бесполезно разговаривать, не говоря уже о спорить. Нет, ну это все мелочи, с кем не бывает, уживаться приходится волей-неволей. А при каких, собственно, обстоятельствах?
     Перевод за границу, в Англию. Батюшки, да я же в Лондоне!
     И с этой мыслью Хайнрих перевернулся на другой бок.
     Лондон, Англия. Да, полгода назад его занесло неким ветром сюда. Ему сказали «едешь» - он и поехал, сказали «работай под чутким руководством Джонса» - вот он и работает. А вот о возвращении ему никто ничего не говорил, неизвестно, сколько лет он проработает под этим «чутким руководством». Ну так он и не против на всю жизнь здесь остаться, здесь веселее. Что там – бегать за отдельными кадрами, переправлять их черт знает куда, когда тут, на улицах Лондона разворачивается целая война. Как он мог все это забыть? Такое чувство, что кто-то основательно покопался в его голове.
     Голова. А что было вчера?
     Вчера им дали какое-то задание повышенной важности. Задание было отвратительным, мерзким, ужасно хотелось спустить всех собак, а приходилось сдерживать. Оно было связано – да, да, точно! – с родственником Кэролайн, у них были одинаковые фамилии. Этот тип знал толк в сигаретах, Хайне даже это запомнил. Но что за задание?
     Завербовать. Завер… Чего?!
     Этого сознание Нойманна просто не выдержало. Завербовать – не может быть! Такого просто не могло случиться, наверное, ему привиделось. Он давно знал, что сходит с ума, и не за горами сумасшедший дом, однако чтобы настолько скоро… Да ну, чепуха, Джонс никогда бы не отправил на подобное задание их с Шоном, он же не дурак. Отмахнувшись от своих возмущений, Хайне вернулся к фактам. Он вспомнил церковь, вспомнил, как наступил Шону на ногу, вспомнил пачку Житана, а дальше… Обрыв, мрак, пустота. Ничего.
     - Verdammt noch mal, - только и чертыхнулся несчастный, снова переворачиваясь на другой бок, закутанный в одеяло, что сосиска – в тесто. Он не помнил, откровенно не помнил, что было дальше. Пачка Житана – вот она, настоящая, французская, и дальше – только эта свинцовая голова. Как напился вусмерть, ей-богу. Может, и правда напился? Ну, пошли они с этим… Как его там… В бар, набрались виски… Интересно, как тогда переговоры прошли. Если прошли. Хайнрих напрочь не помнил, чтобы какие-либо переговоры вообще проходили, и чтобы кто-то там соглашался с ними сотрудничать.
     И тут – гром и голос с небес. Ну, не с небес, так поближе. Это он-то – спящая красавица? На кого волну гонишь? О, это всего лишь Шон. Хайнрих решился приоткрыть глаза, хоть и сделать это удалось лишь после нескольких попыток: непривычный для уставших глаз дневной свет, однако, мешал. Интересно, что Нойманн забыл у Шона дома? То, что это не офис, и бобру понятно, не та обстановочка. И на его квартиру это тоже не похоже: хоть и порядок, а не такой армейский, как у Хайера. А вот и сам хозяин. Сидит рядом на стуле, прям сама серьезность. И сам – сам! – хочет поговорить. Интересно, о чем, едва ли о жизни. А может, и о жизни. Об их жизнях и о том, за что они их скоро лишатся, например.
     - Очень смешно, люблю черный юмор, - проворчал Хайне, садясь и протирая глаза. Да, бодрые слоганы из разряда «проснись и пой» и «вставай, штанишки надевай» Нойманн воспринимал, как издевательство над умирающим. В одном Шон был прав точно: надо выпить кофе. А потом еще и покурить. Внутри все кипело, шипело, драло: он не курил вот уже черт знает сколько! – Как раз вовремя, мне тоже нужно с тобой поговорить, - спохватился в следующую секунду Хайнрих, взяв чашку в руки. – И прежде, чем начнется этот тяжелый, нудный разговор на еще неизвестную мне тему, просто скажи: что случилось вчера, сколько мы выпили и каким образом я оказался здесь? – и только теперь Глок позволил себе глотнуть кофе. Вот он – момент истины. Вот сейчас повалятся кубики-воспоминания в пустую коробку памяти. Вопрос разве что в том, поверит ли этому Нойманн. А то одна мысль о том, что их могли послать на вербовку, казалась парню сущей нелепицей.