Лич всегда чувствовал, когда Джонс начинал выходить из себя и терять терпение. Всегда. И на этот раз ситуация уверенно перешагнула рубеж «дело серьезно» и приблизилась к критической отметке «дело пахнет жареным». Вот только личная шкала оценки собственного положения Джона Лича не заканчивалась на этой критической точке: вслед за ней располагалось еще несколько делений, и до зарубки «дело дрянь» стрелка пока так и не доползла. А это означало, что пространство для маневра у него по-прежнему имелось.
Возможно, впрочем, что Лич заблуждался – он даже сам готов был это допустить, точно так же, как допускал тот факт, что, однажды войдя в главное здание Око, выйти из него уже не сможет. Или выйдет, но с посторонней помощью и ногами вперед. Вполне реальная вероятность.
Однако Джон никогда не был пессимистом, и до сих пор его жизненная позиция работала. Более того, работала как нельзя лучше, судя по тому, что вплоть до сего момента он оставался жив. И если Лич хоть во что-то свято верил, то, в первую очередь, в необходимость сохранять хорошую мину и присутствие духа при самых разнообразных внешних обстоятельствах.
Мысль материальна. Если все плохо, заставь себя поверить, что все хорошо, и может быть, тебе повезет.
Во всяком случае, Джон был убежден в том, что чтобы качественно соврать другому, надо прежде научиться лгать самому себе – или, иными словами, научиться верить в собственную ложь – потому что то, во что веришь, и есть правда. Конечно, правда твоя, личная, но кому какое дело, если объективного абсолюта все равно не существует?
…Игры кончились. Морган всерьез жаждал получить от него ответ, и Лич примерно предполагал, что ждет его в самом ближайшем будущем, если этот ответ Джонса по каким-либо причинам не удовлетворит. Но позволить себе роскошь занервничать Джон не мог, не имел права. Он понял это очень давно – может быть, именно поэтому и приучил себя с восхитительной беспечностью отмахиваться от весомых проблем, как от стайки надоедливых мошек.
Вот и сейчас он выдержал пытливый взгляд и вкрадчивый тон шефа, как будто не заметил в них ни малейшей перемены. Но на этот раз шутки лучше было бы отложить в сторону: чаша терпения Моргана Джонса, со всей очевидностью, наполнилась до краев, так что любая капля могла оказаться последней.
Лич даже дал себе труд принять условно вертикальное положение и снова сесть, свесив ноги, на краю стола.
- А я говорил не об О'Конелле, мистер Лич. Он в высшей степени нужный корпорации сотрудник.
– Не сомневаюсь, мистер Джонс, – начал он в тон боссу, позволил губам на мгновение растянуться в улыбку и доверительно добавил. – Это была шутка.
Двусмысленность, разумеется. О'Конелл очень «порадовался» бы, если б услышал.
- Я говорил о том Ящере…
Бла-бла-бла. Дальше уже в принципе можно было не продолжать – и без того ясно, к чему все идет. Но обойтись без ключевого вопроса Морган, конечно же, не мог. Совершенно правильно не мог, хотя в данной конкретной ситуации Джон его дотошности и не одобрял.
Итак, почему он не убил Белла? Вопрос, что называется, не в бровь, а в глаз. Соберись, Лич, это важно.
Лицо Джона в соответствии с требованиями момента даже приобрело чуть более серьезное выражение, чем обычно.
– Вероятно, потому, что я исследователь, а не убийца. Или, может быть, потому, что избыток алкоголя в крови не способствует принятию правильных решений в экстремальных ситуациях. – Он все-таки не смог отказать себе в удовольствии сделать небольшую паузу. – И еще, возможно, потому, что "тот Ящер" и О'Конелл – родные братья.
Вообще-то, изначально он не рвался сообщать президенту Око эту животрепещущую новость в духе Санта-Барбары и старых бразильских сериалов, но с другой стороны… кто даст гарантию, что О'Конелл станет держать язык за зубами? А для Лича это была соломинка; шанс – если и не сухим, то все-таки выбраться из воды.